– Кто там стучит? – Я. – Кто ты? – Сердце я,
Которое живет в Груди твоей
И, видя, что без пищи и питья
Ты чахнешь, пса бездомного бедней,
Тебя жалеет что ни год сильней.
– Что я тебе? – Ты вздор несешь страшенный:
Ведь мы же нераздельны совершенно.
– Дай мне подумать. Жди. – И долго ль ждать?
– Пока я в возраст не войду степенный.
– Тогда смолкаю я. – А мне плевать.

– Чего ты ищешь? – Легкого житья.
– Лет тридцать прожил ты. К числу детей
Тебя не отнесешь, но блажь твоя
Тебе отстать мешает от друзей.
Что ты умеешь? – Ничего. Верней,
Мух отличать от молока мгновенно:
Они черны, оно бело и пенно.

– И это все? – Что мне еще сказать?
– Погибнешь ты. – Уж так ли непременно?
– Тогда смолкаю я. – А мне плевать.

– Бедняга ты, признаюсь, не тая.
Жить этак может только дуралей,
И будь ты вправду глупая свинья,
Тебя я извинило бы скорей,
Но ты ж других, пожалуй, поумней,
А вот себя бесчестишь откровенно,
Глумясь над общим мненьем дерзновенно.
Ответь же! – Полно попусту болтать.
– Ну, если ты грубишь мне столь надменно,
Тогда смолкаю я. – А мне плевать.

– Кто сбил тебя с пути? – Нужда моя.
Влияние Сатурна с юных дней
Гнетет меня. – Что за галиматья!
Лишь человек кузнец судьбы своей,
И Соломон писал не зря, ей-ей:
«Мудрец влиять способен, несомненно,
На роль светил небесных в жизни бренной».
– Не ври. Никто другим не волен стать.
– Неужто? – Да, таков закон вселенной.
– Тогда смолкаю я. – А мне плевать.

– Впредь жить ты хочешь лучше? – Неизменно.
– Изволь же… – Что? – Покаяться смиренно,

Лишь чтение любить самозабвенно,
Людей дурных бежать. – И тосковать?
– Опомнись, тело, иль пойдешь в геенну.
– Не все ль равно, коль я с рожденья тленно?
– Тогда смолкаю я. – А мне плевать.